Зигмунд Фрейд
Мы вправе охарактеризовать существование мазохистского стремления в жизни влечений человека как загадочное с экономической точки зрения. Ибо если принцип удовольствия управляет психическими процессами таким образом, что их ближайшей целью становится избегание неудовольствия и получение удовольствия, то мазохизм оказывается непонятным. Если боль и неудовольствие становятся уже не предупреждениями, а целью как таковой, то это значит, что принцип удовольствия парализован, страж нашей душевной жизни словно наркотизирован.
Таким образом, мазохизм предстает перед нами в свете большой опасности, что отнюдь не относится к его противоположности, садизму. Мы испытываем искушение назвать принцип удовольствия стражем всей нашей жизни, а не просто душевной. Но тогда возникает задача исследовать отношение принципа удовольствия к двум выделенным нами видам влечений, к влечениям к смерти и эротическим (либидинозным) влечениям к жизни, и мы не сможем продвинуться в оценке проблемы мазохизма, не последовав этому призыву.
Как помнится1, мы рассматривали принцип, который управляет всеми психическими процессами, как частный случай тенденции к стабильности по Фехнеру, и, таким образом, приписывали психическому аппарату намерение сводить к нулю поступающую к нему сумму возбуждения или, по крайней мере, удерживать ее на возможно низком уровне. Барбара Лоу [1920, 73] предложила дать этому предполагаемому стремлению название принцип нирваны, которое мы принимаем2. Однако с этим принципом нирваны мы, не испытывая никаких сомнений, отождествили принцип удовольствия-неудовольствия. Следовательно, любое неудовольствие должно было бы совпадать с повышением, а любое удовольствие - с понижением психического напряжения, порождаемого раздражителями. Принцип нирваны (и якобы идентичный ему принцип удовольствия) должен был бы полностью служить влечениям к смерти, цель которых - превращение беспокойной жизни в стабильность неорганического состояния, а его функция заключалась бы в том, чтобы предупреждать о требованиях влечений к жизни, либидо, которые пытаются помешать желательному течению жизни. Однако такая точка зрения не может быть правильной. Представляется, что мы ощущаем увеличение и уменьшение величин раздражения непосредственно в ряду чувств напряжения, и не подлежит сомнению, что бывают приятное напряжение и неприятная разрядка. Состояние сексуального возбуждения - самый напрашивающийся и яркий пример такого приятного усиления возбуждения, но, разумеется, не единственный. Таким образом, удовольствие и неудовольствие не всегда можно соотнести с увеличением или уменьшением количества, которое мы называем напряжением, вызываемым раздражителями, хотя они, очевидно, во многом связаны с этим моментом. Представляется, что они зависят не от этого количественного фактора, а от его характера, который мы можем описать только качественно. Мы бы продвинулись намного дальше в психологии, если бы смогли указать, в чем состоит этот качественный характер. Возможно, дело в ритме, временной последовательности изменений, повышений и снижений количества раздражения3; мы этого не знаем.
В любом случае мы должны сознавать, что относящийся к влечению к смерти принцип нирваны у живого существа подвергся модификации, благодаря которой он стал принципом удовольствия, и отныне мы не будем принимать эти два принципа за один. От какой силы произошла такая модификация, нетрудно догадаться, если вообще захочется проследить за ходом этого рассуждения. Это может быть только влечение к жизни, либидо, которое таким способом навязало свое участие в регуляции жизненных процессов наряду с влечением к смерти. Итак, мы получаем небольшой, но интересный ряд отношений: принцип нирваны выражает тенденцию влечения к смерти, принцип удовольствия представляет требование либидо, а его модификация, принцип реальности4, - влияние внешнего мира.
В сущности, ни один из этих трех принципов не теряет силу под воздействием других. Как правило, они умеют ладить друг с другом, хотя иногда к конфликтам должно вести то обстоятельство, что, с одной стороны, поставлена цель количественного снижения напряжения, вызываемого раздражителями, с другой - его качественный характер и, наконец, отсрочка отвода возбуждения и временное допущение напряжения, создаваемого неудовольствием.
Вывод из этих рассуждений состоит в том, что нельзя отвергнуть определение принципа удовольствия как стража жизни5.
Вернемся к рассмотрению мазохизма. При наблюдении он встречается нам в трех формах - как обусловленность сексуального возбуждения, как выражение женской сущности и как норма поведения (behaviour) в жизни. В соответствии с этим можно выделить эрогенный, женский и моральный мазохизм. Первый, эрогенный мазохизм, удовольствие от боли, также лежит в основе двух других форм, его можно обосновать биологически и конституционально, но он остается непонятным, если не решиться сделать несколько предположений относительно некоторых совершенно неясных условий. Третья, в известном смысле самая важная форма проявления мазохизма только совсем недавно была оценена психоанализом как большей частью бессознательное чувство вины, но она уже позволяет дать полное объяснение и вписывается в общую картину наших научных выводов. Женский мазохизм, напротив, наиболее доступен нашему наблюдению, наименее загадочен, и его можно рассмотреть во всех отношениях. С него мы и начнем свое изложение.
Мы в достаточной мере знакомы с этим видом мазохизма у мужчин (которым я здесь по причинам, связанным с материалом, ограничусь) из фантазий мазохистских (и поэтому зачастую импотентных) людей; эти фантазии либо оканчиваются актом онанизма, либо сами по себе представляют сексуальное удовлетворение6. С фантазиями полностью согласуются реальные действия лиц с мазохистской перверсией, производятся ли они как самоцель или служат созданию потенции и вступлению в половой акт. В обоих случаях (ведь действия - это всего лишь исполнение фантазий в виде игры) присутствует явное содержание: мазохист хочет, чтобы его связали, заткнули кляпом рот, болезненно избили, отхлестали плетью, подвергли какому-либо жестокому обращению, вынудили к безусловному послушанию, осквернили, унизили. Гораздо реже и только с большими ограничениями в это содержание включается также нанесение увечий. Следующее, легко достижимое истолкование состоит в том, что мазохист хочет, чтобы с ним обращались как с маленьким, беспомощным и зависимым, но, главное, как со скверным ребенком. Излишне приводить казуистику, материал весьма однороден, доступен любому наблюдателю, в том числе и неаналитику. Но если появляется возможность изучить случаи, в которых мазохистские фантазии подверглись особенно сильной обработке, то легко обнаружить, что они переводят человека в характерную для женского пола ситуацию, то есть означают для него кастрацию, принуждение к коитусу или роды. Поэтому я назвал такую форму проявления мазохизма женской, так сказать, apotiori7, хотя очень многие ее элементы указывают на инфантильную жизнь. Это напластование инфантильного и женского позднее найдет простое объяснение. Кастрация или замещающее ее ослепление часто оставляет в фантазиях свой негативный след в виде условия, что именно гениталиям или глазам не должно быть нанесено никакого вреда. (Впрочем, мазохистские мучения редко производят столь серьезное впечатление, как - представленные в виде фантазии или инсценированные - жестокости садизма.) В явном содержании мазохистских фантазий выражается также чувство вины, поскольку предполагается, что человек совершил нечто преступное (что остается неопределенным), что должно быть искуплено всеми болезненными и мучительными процедурами. Это выглядит как поверхностная рационализация мазохистских содержаний, но за этим скрывается отношение к инфантильной мастурбации. С другой стороны, этот момент вины приводит к третьей, моральной форме мазохизма.
Описанный женский мазохизм целиком основывается на первичном, эрогенном мазохизме, на удовольствии, доставляемом болью, объяснить которое невозможно без учета обстоятельств, которые рассматривались мной гораздо раньше.
В «Трех очерках по теории сексуальности», в разделе, где говорится об источниках инфантильной сексуальности, я утверждал, «что сексуальное возбуждение возникает как побочный эффект при наличии целого ряда внутренних процессов, как только интенсивность этих процессов переходит определенные количественные границы». Более того, я отмечал, что, возможно, «в организме не происходит ничего более или менее значительного, что не передавало бы свои компоненты для возбуждения сексуального влечения»8. Следовательно, боль и неприятное возбуждение тоже должны иметь такие последствия9. Это сопутствующее либидинозное возбуждение при боли и неприятном напряжении представляет собой инфантильный физиологический механизм, который впоследствии исчезает. При различной сексуальной конституции оно развивается по-разному, во всяком случае передает свою физиологическую основу, которая затем психически надстраивается в виде эрогенного мазохизма.
Однако недостаточность этого объяснения проявляется в том, что оно не проливает свет на постоянно встречающуюся тесную связь мазохизма с его противоположностью в жизни влечений, садизмом. Если вернуться немного назад к гипотезе о двух видах влечений, которые, по нашему мнению, действуют в живом организме, то можно прийти к другому заключению, которое, однако, не противоречит предыдущему. У (многоклеточных) живых организмов либидо сталкивается с господствующим влечением к смерти или деструктивным влечением, которое стремится разложить этот клеточный организм и перевести каждый отдельный элементарный организм в состояние неорганической стабильности (даже если она будет лишь относительной). Задача либидо - обезвредить это разрушительное влечение, и оно решает эту задачу, быстро и в значительной степени отводя его вовне с помощью особой системы органов, мускулатуры, направляя его на объекты внешнего мира. В таком случае оно называется деструктивным влечением, влечением к овладению, волей к власти. Часть этого влечения ставится непосредственно на службу сексуальной функции, где она должна совершить нечто важное. Это и есть собственно садизм. Другая часть не осуществляет подобного переноса вовне, она остается в организме и либидинозно связывается там с помощью упомянутого сопутствующего сексуального возбуждения; в нем мы должны признать первоначальный, эрогенный мазохизм10.
У нас отсутствует какое-либо физиологическое понимание того, какими путями и с помощью каких средств может произойти это обуздание11 влечения к смерти со стороны либидо. С психоаналитических позиций мы можем только предположить, что осуществляется широкомасштабное, изменчивое в своих пропорциях смешение и связывание двух видов влечений, так что нам вообще нужно считаться с тем, что нет влечений к смерти и жизни в чистом виде, а что существуют лишь их различные сочетания. При определенных воздействиях смешению влечений может соответствовать их расслоение. Насколько велики части влечений к смерти, какие из них избегают подобного обуздания в результате присоединения к либидинозным добавкам - об этом сегодня можно только догадываться.
Если не обращать внимания на некоторую неточность, то можно сказать, что действующее в организме влечение к смерти - первичный садизм - идентичен мазохизму. После того как его основная часть была перенесена вовне на объекты, внутри от него остается собственно первоначальный, эрогенный мазохизм, который, с одной стороны, стал компонентом либидо, а с другой стороны, по-прежнему его объектом остается собственная сущность. Таким образом, этот мазохизм - свидетель и остаток той фазы формирования, на которой возник столь важный для жизни сплав влечения к смерти и эроса. Мы не удивимся, услышав, что при определенных условиях обращенный вовне, спроецированный садизм или деструктивное влечение может снова интроецироваться, обратиться вовнутрь, отступая, таким образом, в более раннюю ситуацию. В таком случае он становится вторичным мазохизмом, который добавляется к первоначальному.
Эрогенный мазохизм проходит все фазы развития либидо и берет из них присущие им меняющиеся психические «облицовки»12. Страх оказаться съеденным тотемным животным (отцом) происходит из примитивной, оральной организации, желание быть побитым отцом - из следующей за ней анально-садистской фазы; в качестве осадка фаллической ступени организации13 в содержание мазохистских фантазий входит кастрация, хотя позднее и отрицаемая; от окончательной генитальной организации, разумеется, ведут начало характерные для женского пола ситуации принуждения к коитусу и родов. Легко также понять роль ягодиц в мазохизме, несмотря на очевидное реальное обоснование14. Ягодицы - это предпочитаемая в эрогенном отношении часть тела в анально-садистской фазе, подобно груди в оральной, а пенису в генитальной.
Третья форма мазохизма, моральный мазохизм15, примечательна в первую очередь тем, что в ней ослаблена связь с тем, что мы называем сексуальностью. Всем мазохистским страданиям обычно присуще то условие, что они исходят от любимого человека, по приказанию которого их нужно терпеть; при моральном мазохизме это ограничение отсутствует. Само страдание - вот что самое важное; кто его причиняет - любимый человек или безразличный - никакой роли не играет; оно может быть также вызвано некими безличными силами или обстоятельствами, настоящий мазохист всегда подставит щеку там, где у него есть перспектива получить удар. Очень хочется при объяснении этого поведения оставить либидо в стороне и ограничиться предположением, что в данном случае влечение к разрушению снова обратилось вовнутрь и теперь направляет свою ярость против собственного «я»; однако ведь должен же быть какой-то смысл в том, что в словоупотреблении сохранилась связь этой нормы поведения в жизни с эротикой и что таких людей, наносящих вред самим себе, тоже называют мазохистами.
Оставаясь верными технической привычке, мы вначале займемся крайней, несомненно, патологической формой этого мазохизма. В другой работе16 я говорил, что в аналитической лечебной работе нам встречаются такие пациенты, поведение которых, направленное против лечебного воздействия, заставляет нас приписывать им «бессознательное» чувство вины. Я там указывал, по каким признакам можно распознать этих лиц («негативная терапевтическая реакция»), а также не скрывал, что из-за своей силы такой импульс представляет собой одно из самых сложных сопротивлений и наибольшую опасность для успешного осуществления наших врачебных или воспитательных намерений. Удовлетворение этого бессознательного чувства вины, возможно, составляет огромную часть выгоды от болезни, причем состоящую, как правило, из нескольких пунктов, суммы сил, которые противятся выздоровлению и не хотят отказываться от болезни; страдание, которое приносит с собой невроз, как раз и представляет собой тот момент, из-за которого оно становится ценным для мазохистской тенденции. Поучительно также узнать, что, вопреки всем теориям и ожиданиям, невроз, который не поддавался никаким терапевтическим усилиям, может исчезнуть, если человек оказался в бедственном положении из-за несчастного брака, потерял свое имущество или заболел опасной органической болезнью. В таком случае одна форма страдания сменилась другой, и мы видим, что важно было лишь суметь сохранить определенную степень страдания.
В бессознательное чувство вины, которое мы раскрываем пациентам, им бывает непросто поверить. Они слишком хорошо знают, в каких мучениях (угрызениях совести) выражается сознательное чувство вины, сознание вины, и поэтому не могут согласиться с тем, что точно такие же побуждения они, видимо, носят в себе, совершенно их не ощущая. Я полагаю, что мы в известной мере учтем их возражение, если откажемся от такого и без того некорректного в психологическом отношении названия, как «бессознательное чувство вины»17, и вместо этого будем говорить о «потребности в наказании», тем самым столь же точно охватывая наблюдаемое положение вещей. Но мы не можем не обсудить и не локализовать это бессознательное чувство вины по образцу сознательного.
Мы приписали Сверх-Я функцию совести, а в сознании вины признали выражение напряженных отношений между Я и Сверх-Я18. Я реагирует чувствами страха (страхом совести) на восприятие того, что оно отстало и не выполняет требований, выдвинутых его идеалом, Сверх-Я. Теперь нам необходимо знать, как Сверх-Я пришло к этой претенциозной роли и почему Я должно испытывать страх в случае расхождения со своим идеалом.
Если мы говорили, что Я находит свою функцию в том, чтобы согласовывать друг с другом требования трех инстанций, которым оно служит, примирять их, то можем добавить, что при этом у него также есть свой образец, к которому оно может стремиться, - Сверх-Я. Собственно, это Сверх-Я является представителем Оно в той же мере, как и представителем внешнего мира19. Сверх-Я возникло в результате того, что первые объекты либидинозных импульсов Оно, родители, были интроецированы в Я, при этом отношение к ним десексуализировалось. произошло отклонение от непосредственных сексуальных целей. Только таким способом стало возможно преодоление эдипова комплекса. Сверх-Я сохранило существенные черты интроецированных лиц, их власть, строгость, склонность присматривать и наказывать. Как говорилось в другом месте20, вполне возможно, что в результате расслоения влечений, которым сопровождается такая интроекция в Я, строгость усилилась. Сверх-Я, действующая в нем совесть, может стать теперь непреклонной, жестокой, безжалостной в отношении оберегаемого им Я. Таким образом, категорический императив Канта - это непосредственный наследник эдипова комплекса21.
Но эти же люди, которые продолжают действовать в Сверх-Я в качестве инстанции совести, перестав быть объектами либидинозных импульсов Оно, также относятся к реальному внешнему миру. Они были взяты из него; их власть, за которой скрываются все влияния прошлого и традиции, была одним из самых ощутимых проявлений реальности. Благодаря этому совпадению Сверх-Я становится заменой эдипова комплекса, а также репрезентантом реального внешнего мира и, следовательно, образцом для стремлений Я.
Таким образом, эдипов комплекс оказывается, как это уже предполагалось в историческом аспекте22, источником нашей индивидуальной нравственности (морали). В ходе детского развития, которое ведет к постепенному отделению от родителей, их личное значение для Сверх-Я отступает на задний план. Затем к оставшимся от них имаго23 добавляются влияния учителей, авторитетных людей, самостоятельно выбранных примеров для подражания и социально признанных героев, персоны которых ставшему более резистентным Я уже не нужно интроецировать. Последний образ этого начинающегося с родителей ряда - темная сила судьбы, которую лишь немногие из нас способны понимать обезличенно. Когда голландский поэт Мультатули24 заменяет Moipa [Судьбу] греков двумя богами Aôγoç χai Aυаγη [Разумом и Необходимостью], то на это мало что можно возразить25, однако всех, кто возлагает руководство событиями в мире на провидение. Бога или Бога и природу, можно заподозрить в том, что эти самые крайние и самые далекие силы они по-прежнему воспринимают - мифологически - как пару родителей и ощущают себя связанными с ними либидинозными узами. В работе «Я и Оно» [выше, с. 346] я сделал попытку вывести также и реальный страх смерти у людей из такого родительского понимания судьбы. Представляется очень сложным освободиться от этого понимания.
После этой подготовительной работы мы можем вернуться к оценке морального мазохизма. Мы говорили26, что соответствующие лица производят своим поведением - в лечении и в жизни - такое впечатление, как будто их чрезмерно сдерживает мораль, что они находятся во власти необычайно чувствительной совести, хотя такая чрезмерная мораль совершенно ими не сознается. При более внимательном рассмотрении мы, пожалуй, заметим различие, которое отделяет такое бессознательное продолжение морали от морального мазохизма. У первых акцент приходится на усилившийся садизм Сверх-Я, которому подчиняется Я, у последних, напротив, - на собственный мазохизм Я, который требует наказания, будь то со стороны Сверх-Я или со стороны внешних сил, наделенных родительской властью. Нашу первоначальную путаницу можно простить, ибо и в том, и в другом случае речь идет об отношении между Я и Сверх-Я или равными ему силами; в обоих случаях дело сводится к потребности, которая удовлетворяется наказанием и страданием. Тогда едва ли будет безразличным привходящим обстоятельством то, что садизм Сверх-Я чаше всего сознается в самом ярком свете, тогда как мазохистское стремление Я, как правило, остается скрытым от человека, и вывод о нем приходится делать по поведению.
Бессознательность морального мазохизма наводит нас на очевидный след. Нам удалось перевести выражение «бессознательное чувство вины» как потребность в наказании со стороны родительской власти. Теперь мы знаем, что столь часто встречающееся в фантазиях желание быть побитым отцом очень близко другому желанию - вступить с ним в пассивные (женские) сексуальные отношения - и является всего лишь его регрессивным искажением. Если мы применим это разъяснение к содержанию морального мазохизма, то его тайный смысл станет нам очевиден. Совесть и мораль возникли в результате преодоления, десексуализации эдипова комплекса; вследствие морального мазохизма мораль снова сексуализируется, эдипов комплекс вновь оживает, подготавливается регрессия от морали к эдипову комплексу. Ни морали, ни индивиду никакой пользы от этого нет. Хотя индивид наряду с мазохизмом может сохранить свою нравственность полностью или в известной мере, тем не менее значительная доля совести вследствие мазохизма может оказаться утраченной. С другой стороны, мазохизм создает искушение к «греховному» поведению, которое затем нужно искупить упреками садистской совести (что свойственно многим типам характера у русских) или карой великой родительской власти судьбы. Чтобы спровоцировать наказание со стороны этого последнего представительства родителей, мазохист должен сделать нечто нецелесообразное: работать вопреки собственной выгоде, лишать себя перспектив, которые открываются ему в реальном мире, и, возможно, уничтожить свое собственное реальное существование.
Обращение садизма против собственной персоны регулярно происходит при подавлении влечений культурой, которое удерживает большую часть деструктивных компонентов влечений человека от применения в жизни. Можно представить себе, что эта отошедшая на задний план часть деструктивного влечения проявляется в виде усиления мазохизма в Я. Однако феномены совести позволяют догадаться, что возвращающаяся от внешнего мира деструкция принимается Сверх-Я и без такой метаморфозы, усиливая его садизм, направленный против Я. Садизм Сверх-Я и мазохизм Я дополняют друг друга и объединяются, чтобы вызвать одни и те же последствия. Я думаю, что только так можно понять тот факт, что в результате подавления влечений - часто или вообще повсеместно - возникает чувство вины и что совесть становится тем строже и тем чувствительнее, чем больше человек удерживается от агрессии против других27. Можно было бы ожидать, что поэтому совесть индивида, который знает о себе, что обычно он избегает нежелательной для культуры агрессии, будет чиста, и что он с меньшим недоверием будет следить за своим Я. Обычно это изображают так, будто нравственное требование первично, а отказ от влечения представляет собой его следствие. При этом происхождение нравственности остается невыясненным. На самом деле, по-видимому, все происходит как раз наоборот; первый отказ от влечения был вынужденным, возникшим под воздействием внешних сил, и именно он порождает нравственность, которая выражается в совести и требует дальнейшего отказа от влечений28. Таким образом, моральный мазохизм становится классическим свидетельством наличия смешения влечений. Он опасен из-за того, что происходит от влечения к смерти, соответствует той его части, которая не была использована вовне в виде деструктивного влечения. Но так как он, с другой стороны, имеет значение эротического компонента, то и саморазрушение человека не может произойти без либидинозного удовлетворения29.
1924 год
1 «По ту сторону принципа удовольствия». Глава I (1920). Выше, с. 233.
2 «По ту сторону принципа удовольствия», выше, с. 264. Прежде Фрейд использовал для того же принципа название «принцип константности». Подробное рассмотрение истории использования этих концепций и их отношения к принципу удовольствия содержится в двух примечаниях издателей к работе «Влечения и их судьбы» (1915) см. выше, с. 88. прим. 1 и с. 88-89, прим.
3 Эта возможность уже обсуждалась в работе «Но ту сторону принципа удовольствия» (1920), см. выше, с. 232 и 289.
4 «Положения о двух принципах психического события» (1916), см. выше с. 16. Зигмунд Фрейд Экономическая проблема мазохизма.
5 Фрейд снова обратился к этому обсуждению в главе VIII своего «Очерка психоанализа» (1940 [1938]).
7 По преобладающему признаку (лат). — Примечание переводчика.
6 См. раздел VI работы «Ребенка бьют» (1919). Studienausgabe, т. 7. с. 247 и далее.
8 «Три очерка по теории сексуальности» Studienausgabe. т. 5, с. 109).
9 Там же, с. 109. Зигмунд Фрейд Экономическая проблема мазохизма.
10 См. в этой связи главу IV книги «Я и Оно» (1923). Выше, с. 330 и далее в этом томе. Ср. другое описание в главе VI работы «По ту сторону принципа удовольствия» (1920), выше, с. 277
11 Понятие «обуздание» Фрейд использует еще в одном случае, а именно в третьей части своей поздней работы «Конечный и бесконечный анализ» (1937), Studienausgabe. дополнительный том, с. 365 и далее. Но еще гораздо раньше, в последней третьей части «Проекта» 1895 года (1950), он говорил об «обуздании» воспоминаний.
12 Понятие «психических облицовок» Фрейд использовал довольно часто, например, несколько раз при описании случая «Доры» (1905). Studienaus- gabe, т. 6. с. 152, 153 и 166, прим. 3.
13 См. «Инфантильная генитальная организация» (1923,Studienausgabe, т. 5. с. 239). Обсуждение употребляемого Фрейдом понятия «отрицание» см. в «Предварительных замечаниях издателей» к работе «Фетишизм» (1927), ниже, с. 409.
14 Ср. ссылку на него в конце раздела [4] второго из «Трех очерков» (1905. Studienausgabe, т. 5. с. 99
15 В абзаце, добавленном в 1909 году к «Толкованию сновидений» (1900). Фрейд говорит о «духовном мазохизме», характеризуя людей, которые «ищут удовольствие не в причиняемой им телесной боли, а в унижении и в душевных муках». (Studienausgabe, т. 2. с. 174). Зигмунд Фрейд Экономическая проблема мазохизма.
16 «Я и Оно» (1923), глава V, выше с. 338-339.
17 В сущности, чувства нельзя обозначать как «бессознательные». См. главу II книги «Я и Оно», выше с. 311.
18 Там же, глава III. выше, с. 326.
19 Ср. «Невроз и психоз» (1924), выше с. 358.
20 «Я и Оно» [(1923), выше с. 342-343.
21 Ср. там же. с. 324 и 337. Зигмунд Фрейд Экономическая проблема мазохизма.
22 «Тотем и табу» (1912-1913), раздел IV.
23 Термин «имаго» Фрейд использует нечасто, особенно в своих более поздних сочинениях. Пожалуй, впервые он появляется в работе, посвященной технике лечения, «О динамике переноса» (1912), Studienausgabe, дополнительный том с. 160 и приписывается в ней Юнгу (1911 с. 164). В упомянутой работе Юнг сообщает, что он заимствовал это выражение из названия одноименного романа швейцарского писателя Карла Шпиттелера. От Ганса Захса (1945, 63) мы узнаем, что психоаналитический журнал «Имаго», основанный им и Ранком в 1912 году, обязан своим названием также этому источнику.
24 Эдуард Доус Деккер (1820-1887). Мультатули долгое время был люби мым писателем Фрейда. Его произведения и письма возглавляют список «десяти хороших книг», который Фрейд составил в 1906 году; см. Freud. 1906.
25 Слово AvayKq встречается у Фрейда еще в работе, посвященной Леонардо (1910). Studienausgabe. т. 10. с. 147. И наоборот, Aôyoç, появляется здесь, наверное, впервые. Оба слова, но особенно Aôyoç, обсуждаются в заключительном абзаце работы «Будущее одной иллюзии» (1927), Studienausgabe, т. 9, с. 186 и далее.
26 В «Я и Оно» (1923) с. 338 и далее в этом томе. Зигмунд Фрейд Экономическая проблема мазохизма.
27 Ср. «Я и Оно» (1923). Выше с. 343.
28 Обсуждавшиеся в этом абзаце вопросы Фрейд далее рассматривает в главе VII работы «Неудовлетворенность культурой» (1930).
29 Фрейд еше раз обсуждал мазохизм в контексте психоаналитического лечения в разделе VI своей работы «Конечный и бесконечный анализ» (1937), Studienausgabe, дополнительный том, с. 382-383.
